Вадим Ротенберг

Заметки об английском парадоксе

Меня всегда притягивали парадоксы, и причину этого я понял только тогда, когда занялся изучением двух типов мышления - логико-аналитического, основанного на формировании однозначно понимаемого контекста, и образного, многозначного.

Как жить в унылом и плоском мире однозначных концептов, претендующих на истины в последней инстанции?.. Я думаю, что я пришел к идее многозначности как высшего уровня человеческого мышления и миропостижения именно в поисках выхода.

Многозначность соответствует природе нашего многомерного мира и живому человеческому чувству. Она соответствует человеческой личности, вписанной в живой мир и связанной с ним множественными связями, порой противоречивыми (отрицающими друг друга) и все же одинаково значимыми.

Мое маленькое эссе посвящено размышлению о парадоксах в произведениях Оскара Уайльда, Бернарда Шоу и Вильяма Шекспира. Оно не относится к жанру литературоведения.

Знаменитый роман О. Уайльда "Портрет Дориана Грея" буквально насыщен парадоксами. И вначале кажется, что не только юный Дориан Грей, но и сам автор вдохновлен тем блеском и безграничной интеллектуальной свободой, с которой сэр Генри отвергает и развенчивает все известные истины и заменяет их неожиданными, парадоксальными утверждениями. В них есть подлинная притягательность - они высвечивают то, что оставалось незамеченным. В перевернутом виде афоризмы выглядят ничуть не менее, или даже более убедительными.

Значит, именно они претендуют теперь на альтернативное и правильное видение мира и природы человеческих отношений? Большой соблазн поверить в это, и Дориан Грей позволяет себя соблазнить.

Но парадоксы сэра Генри не дают ни Дориану Грею, ни читателю ощущение действительной прочной опоры в этом сложном мире. Они не дают оснований для того, чтобы жить в мире с собой - напротив, они расшатывают все основы и в конце романа начинают вызывать чувство протеста, хотя все эти неожиданные откровения не теряют своего блеска. Просто эти парадоксы оказываются разрушительными для Дориана Грея, и уже поэтому не могут стать символом новой веры.

Автор совсем не циник. Душой он с Сибиллой Вэйн, которая стала жертвой отношений с Дорианом Греем. И как соединить речи сэра Генри с любовью, которую художник испытывал к Дориану Грею и которая очевидно очень трогает автора? Но и от парадоксов невозможно просто отмахнуться. И правда, содержащаяся в цинизме парадокса, разрушает в конечном счете жизнь Сибиллы, и художника, и самого Грея, поддавшегося иллюзии озарения мудростью этих парадоксов.

В то же время мне кажется, что автор и сам хотел бы опереться на нечто действительно надежное. Он знает, что это не те истины, которые опровергаются парадоксами сэра Генри, да и сами парадоксы только опровергают банальные истины, а не замещают их. Парадоксы расшатывают основы, но мне не кажется, что Уайльд, который согласен с ними, готов в то же время жить в мире сэра Генри. Он хотел бы совместить скептицизм трезвости с вдохновением и приходит в отчаянье от того, что они не совместимы, ибо если сэр Генри прав (а его трудно опровергнуть), то из жизни уходит самое главное - вместе с жизнями тех, кто достоин любви. Те человеческие истины, которые сэр Генри отвергает как примитивные, берут реванш в переживаниях Дориана Грея. Оказывается, душа все-таки существует ...

Уайльд верит в истинность своих парадоксов - и не хочет в них верить, ибо они разрушают жизнь, вместо того, чтобы обогатить ее. Он ничего не может сделать с этим противоречием. Ведь в жизни, наполненной простыми и ясными чувствами, тоже есть истина.

Уайльд не может решить, принимает ли он или отвергает цинизм сэра Генри и эгоцентризм его ученика Дориана Грея, но его попытка подняться над этой альтернативой банальности жизни не удается - ему самому нужно какое-то определенное решение. Неожиданно для самого себя он обнаруживает, что вообще-то он относится к поиску истины вполне серьезно - и вот он не может сделать выбор между двумя прямо противоположными позициями. Не может быть одновременного принятия парадоксов, отрицающих душу, и неприятия убиения самой души... И Уайльд остается в состоянии мучительного раздвоения. Он ищет определенного ответа на вопрос, который такого ответа не предусматривает.

Не в этом ли корень ощущения трагичности при чтении романа?

Есть старый анекдот. Два спорящих приходят к признанному авторитету, чтобы он решил, кто из них прав. Один из них излагает свою позицию, и выбранный ими в судьи говорит "Ты прав, сын мой". Затем излагает свою точку зрения другой и получает тот же ответ. Тогда собственный сын судящего спрашивает отца : "Как это может быть, чтобы оба были правы - они же высказывают противоположные точки зрения?" Отец отвечает : "И ты прав, сын мой". - "А кто же не прав?" - спрашивает сын. И тут отец проявляет подлинную мудрость: "Неправ тот, кто назначил меня судьей" - то есть сами спорящие, оба!

Похоже, что Уайльд был неправ, назначив себя судьей - при несовместимости его чувства ответственности за надежность и определенность мира с таким виденьем мира, когда эта определенность недостижима…

Есть истина, и истина одна.
Не может быть такой же, как она,
И в то же время противоположной.
А если это все же может быть,
То с этим просто невозможно жить, -
Но и без этого ведь невозможно…

Бернард Шоу, который тоже каждому серьезному утверждению шутя подставляет зеркало, это утверждение переворачивающее,- совершенно свободен от такого ощущения растерянности и беззащитности. Создается впечатление, что он независим от своих парадоксов. Как ему это удается? Похоже, что просто он совсем не озабочен поиском истины, он не относится к этой проблеме серьезно, она для него заведомо не существует, и он даже не скрывает этого - ни от себя, ни от других.

В "Пигмалионе" самым мудрым оказывается папа Дулитл, циник и безграмотный вымогатель, готовый торговать собственной дочерью. Он постоянно утверждает нечто, противоречащее общепринятому, но при этом отнюдь не лишенное смысла. И два высокообразованных джентльмена спешат его выпроводить, чтобы ненароком не потерять собственные убеждения. Но можно ли предполагать, что сам Шоу всерьез делает выбор в пользу именно этой мудрости? Нет, это только прием, с помощью которого автор высмеивает шаблоны мышления. Он всячески подчеркивает бездушность этих джентльменов, которые относятся к уличной цветочнице Элизе, дочке Дулитла, как к экспериментальному животному. И читателю предоставляется возможность выбора между цинизмом аморального алкоголика и цинизмом интеллектуалов, ставящих эксперимент на несчастной девушке безо всякого интереса к ее личности. Откровенно анекдотическая история с превращением ее отца в респектабельного джентльмена - это открытая демонстрация пародийности всего происходящего в пьесе. Даже там, где возникают серьезные моральные проблемы, они тут же девальвируются. Видно, что это не внутренняя проблема автора, а игра, и жонглирование парадоксами - часть этой игры. Для самого Шоу нет никакой проблемы. И не потому, что он не видит, что общепризнанное выглядит даже более убедительным, будучи вывернуто наизнанку, а потому, что обе версии для него одинаково не убедительны. Он выше их обоих, он просто освободил себя от чувства ответственности за поиск истины. Он знает, что не серьезен, но ничего другого этот мир не достоин. Истины нет - и Бог с ней! И это единственная аксиома, с которой он легко мирится и хочет заразить читателя таким же легким к этому отношением. Милый лжец…

Он лгал, и не скрывал, что лжет,
И ложь, став против правил искренней,
Уже казалась той же истиной,
Написанной наоборот.

И, наконец, Шекспир. Парадоксальные реплики шекспировских шутов не воспринимаются как чистое шутовство, в отличие от парадоксов Бернарда Шоу. В них нет цинизма, но есть, как правило, сочувствие к тому, к кому они адресованы. Они мудры, совсем не лгут и часто даже не шутят. Шут из "Двенадцатой ночи", в ответ на упрек в цинизме, серьезно отвечает : "Нет, для меня не все ничто" и он же говорит совершенно откровенно : "Любое изречение, что сафьяновая перчатка для остроумца: как быстро его можно вывернуть наизнанку". И парадоксы шекспировских шутов - не перевернутые истины, оказывающиеся внезапно одинаково не убедительными в обеих своих ипостасях. Но в то же время эти парадоксы и не вызывают чувства растерянности и беспомощности от разрушения устоев. В них синтез души и интеллекта. Они не только не нарушают ощущения целостности мира и не расшатывают его основ, но вызывают противоположное ощущение вдохновения от внезапного видения широты и многообразия всего сущего. Они позволяют взглянуть на реальность с разных сторон и получается, что они не отрицают общепризнанное, а как бы дополняют его, отражая реальный мир во всей его сложности и многозначности. Верно и то, и другое, и это не комедия и не трагедия - это жизнь.